Два заблуждения Запада 

Существует два заблуждения Запада, между которыми можно проследить связь. Первое из этих них доминировало в европейской политической мысли конца XIX века и немало способствовало началу первой мировой войны. Второе достигло своего максимального распространения в конце XX века и влияет на происходящее сегодня.

Заблуждение конца XIX века проще всего проиллюстрировать на примере Германии, где в это время возник целый набор теорий, наиболее известной из которых впоследствии стала повлиявшая на Гитлера концепция «жизненного пространства». Из Германии конца позапрошлого века казалось очевидным, что без приобретения новых территорий невозможно обеспечить продовольственную безопасность (тогда этот фактор считался самым важным), доступ к сырью и рынки сбыта для немецких товаров. Размышления подобного характера были вполне себе уважаемым политическим и экономическим мейнстримом. Данный набор идей оказал немалое влияние на развязывание двух мировых войн, обошедшихся Германии очень дорого.

Сегодня баланс между импортом и экспортом продовольствия Германии составляет десятые доли процента ее ВВП. Пример гораздо более густонаселенных Нидерландов (крупнейший экспортер продовольствия из стран ЕС) демонстрирует, что при желании Германия способна самостоятельно прокормить в два-три раза большее население, чем имеет сегодня. Поставщиков другого сырья Германия выбирает, используя отказ от его закупки как средство политического давления. Немецкие товары продаются по всему миру и без наличия колоний. 

Для моего повествования большее значение имеют другие примеры того же заблуждения. Например, «большая игра» и «гонка за Африку», в которые были вовлечены большинство европейских стран конца XIX века. Последняя волна европейской колонизации, от Африки до Индокитая, была наименее экономически успешной даже в момент ее проведения, а десятилетия спустя стала для метрополий сплошным источником проблем. Мировая экономика менялась, колониальные империи в целом стали убыточными для метрополий как минимум с 1920-х, а некоторые — уже с 1870-х годов (о чем я подробно писал). Захват территорий в конце XIX века в большинстве случаев уже не имел экономического смысла.

Однако население стран — участников гонки за Африку не знало будущего. Немецкие газеты и парламентарии отчаянно критиковали немецкое правительство за отказ от захвата очередного бесполезного куска суши, прямо провоцируя конфликты с Англией по смехотворным поводам. Пресса и парламентарии других стран Европы мало отличались по своим воззрениям от немецких. 

Тогда многим казалось, что причиной экономического успеха Англии была ее колониальная империя. Однако post hoc non est propter hoc (после не значит вследствие). Сегодня промышленную революцию в Англии принято объяснять институциональными, культурными и иными сложными причинами. Более детальное изучение экономической истории также свидетельствует, что основные доходы британской колониальной системы всегда обеспечивались за счет контроля над маршрутами морской торговли, при том что контроль за собственно территориями бывал с экономической точки зрения спорным даже в конце XVIII века, не говоря о конце XIX. Баланс же доходов и издержек для поздно вступивших в колониальную гонку Германии и Италии, чье общественное мнение больше всего жаждало новых территорий, по факту оказался совсем печальным.

История следующих ста лет продемонстрировала, что их обеспечивает качество человеческого капитала, а также некоторые культурные и институциональные особенности того или иного общества. Многовековой процесс формирования таких преимуществ народами Западной Европы лучше всего описан в книге гарвардского профессора Джозефа Хенрика «Самые странные в мире: как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели», которую всем рекомендую. Другой современный полюс экономического успеха — конфуцианское население Восточной Азии, которое также накапливало свои преимущества столетиями, и его сегодняшний экономический успех никак не связан с эксплуатацией колониальных империй.

Прошло сто лет, и в последние десятилетия XX века на Западе сформировалось новое массовое заблуждение в том, что разница между обществами (государствами) обуславливается набором институтов, которые легко описать, формализовать и даже перенести из одного общества в другое. В том, что не западные общества могут легко стать похожими на западные, — достаточно лишь немного посодействовать. 

Это заблуждение было сформировано тремя весьма наглядными процессами. 

Во-первых, Япония, Тайвань, Сингапур, Южная Корея, а позднее Китай и Вьетнам вдруг стали демонстрировать заметные экономические успехи, а местами и трансформацию политических систем в сторону сближения с западной моделью. Эти успехи были в значительной степени обусловлены копированием западных институтов, особенно в том, что касается механизмов экономической организации. Вопрос, почему подобных успехов не наблюдалось ни в Африке, ни в Южной Азии, ни в Латинской Америке, ни в арабском мире в 80-е или 90-е годы, не выглядел очевидным. Недостаточно еще скопировали институтов, потому и не получается. А мысль, что отсутствие подобных успехов может объясняться какими-то другими причинами, — это всё расистские измышления и отход от веры во всеобщее равенство.

Во-вторых, холодная война, вне всяких сомнений, была выиграна Западом потому, что институциональный дизайн советской системы уступал западному в эффективности. Это был настолько рафинированный ослепляющий пример силы институтов, что любые другие линии интеллектуального осмысления происходящего были прямо маргинализированы. 

В-третьих, интеграция бывших стран Варшавского договора в состав Запада прошла достаточно успешно. И, несмотря на вековую культурную близость и сотни миллиардов евро дотаций, весь этот успех также приписали силе институциональных преобразований.

Словом «массовое» я подчеркиваю, что речь идет не о научной дискуссии, а о преобладающих представлениях рядовых избирателей и мейнстрима ведущих СМИ.

В тот же период всё более массовыми становились представления, что идеальная политическая система должна одинаково относиться к индивидам, странам и явлениям. Без учета соображений realpolitik, контролируемых ресурсов и не вписывающихся в идеологическую рамку фактических обстоятельств. Политический мейнстрим стран Запада одинаково осуждал и утверждения, что некоторые общества отстали в развитии и объективно не готовы к немедленному переходу к западным стандартам политической организации, и предложения делать исключения из любых правил и принципов ввиду практической целесообразности или специфических обстоятельств. Этот догматический коктейль сформировал некоторые внешнеполитические практики обобщенного Запада, результаты реализации которых мы воочию наблюдаем сегодня.

Наиболее примитивная из них состояла в прямом навязывании демократических институтов странам третьего мира. Я не буду обсуждать, были ли ошибками сами вторжения в Ирак, Ливию или Афганистан, однако очевидной вопиющей ошибкой были заведомо провальные попытки насаждения на этих территориях политических институтов, спроектированных исходя из западных стандартов или практик вроде люстрации функционеров БААС (правящей партии Ирака в эпоху Саддама Хуссейна) в клановом обществе. 

Если режим Саддама Хусейна представлял угрозу для мирового порядка, то разумным решением была бы замена Саддама на «своего сукиного сына», который правил бы теми же диктаторскими методами, но четко знал, какие границы нельзя переходить во внешней политике, если хочешь сохранить власть. Эта модель спасла бы жизни сотен тысяч жителей Ирака. Эта модель прекрасно работала в отношении множества режимов эпохи холодной войны и работает по сей день, например, в отношении монархий арабского мира (кроме богатых стран Залива в них входят, например, Иордания и Марокко).

Вместо этого, руководствуясь массовыми заблуждениями о равенстве культур, универсальности институтов и святости принципов, Запад наглядно всем продемонстрировал на примере Ирака и Ливии, что издержки западного вмешательства могут превышать выгоды от него. Данная картинка заметно контрастировала с картинкой периода холодной войны, когда «свои сукины дети», от Чили до Южной Кореи и от Ирана до Сингапура, выступали своеобразной витриной экономических достижений, обеспечиваемых дружбой с Западом.

Вторым последствием рассматриваемых заблуждений стала практика формирования отношений с не западными режимами на основе представлений западного общественного мнения о соответствии внутренней политики этих режимов принятым на западе стандартам. Наиболее очевидными негативными последствиями такого подхода стал отказ от поддержки шаха Ирана и режима Батисты на Кубе в критический для них момент. При всех минусах данных режимов мало сомнения в том, что и для населения своих стран, и для Запада эти режимы были лучше того, что пришло им на смену. 

Исторически сложившееся состояние некоторых обществ (стран) таково, что соблюдение западных стандартов политической конкуренции и прав человека объективно несовместимо с задачей обеспечения в них минимальной политической стабильности. В большинстве не западных стран, даже при наличии политической воли элиты, соблюдение таких стандартов целесообразно лишь частично, с теми или иными изъятиями и оговорками. 

Если обвинения в несоблюдении западных стандартов всё равно неизбежны, то подобные обвинения подрывают возможности выстраивания легитимности соответствующего режима на успехах экономической модернизации (даже если такие успехи объективно существуют) и увеличивают соблазн строить легитимность режима на противопоставлении западным ценностям. 

После краха шахского Ирана многие арабские монархии сменили обоснование своей легитимности достижениями модернизации на легитимность традиционного ислама. Во многом сходный сдвиг демонстрировали и другие режимы, от Эрдогана до Путина. Даже в недавних рецидивах социалистических экспериментов вроде режима Чавеса сложно понять, являлись ли данные авантюры первопричиной противостояния Западу или же осознание невозможности обоснования легитимности персоналистской власти модернизацией экономики по западному образцу обрекала диктаторов на поиск других источников легитимности в виде практик, нарочито противоречащих западному мейнстриму.

Иными словами, давление западного общественного мнения и финансирование разнообразных НКО привело многие не западные страны к ровно обратному результату, нежели это виделось инициаторам такого давления. На смену диктатурам, стремившимся к вестернизации социальной сферы и модернизации экономики, в ряде стран пришли совсем не демократии, а диктатуры, опирающиеся на традиционализм и противостояние западным ценностям как минимум в официальной риторике. Но нам хорошо известно, что даже бутафорская риторика официальной пропаганды иногда работает как самосбывающееся пророчество.

Третий тип политических практик, сформированных рассматриваемым заблуждением, был направлен на борьбу с коррупцией за пределами Запада и преследование капиталов, нажитых вне Запада с нарушением западных стандартов. А впоследствии и на прямую дискриминацию капиталов в зависимости от страны происхождения. В теории подобные меры должны были приблизить элиты не западных стран к соответствию пресловутым западным стандартам. На практике подобная политика сломала объективно соответствующую интересам Запада карьерную траекторию значительной части представителей не западных политических элит. Ранее их успешная карьера предполагала создание на Западе «запасного аэродрома», наличие которого создавало стимулы избегать наиболее людоедских практик во время нахождения у власти, а также смягчало ожесточенность борьбы за ее сохранение. 

Отъезд семьи Трухильо из Доминиканы, Дювалье из Гаити, Маркоса из Филиппин, Мобуту из Заира, Сомоса из Никарагуа — вот далеко не полный перечень примеров того, как гарантии обеспеченной жизни окружения диктатора на Западе позволили избежать масштабного кровопролития. Сколько раз кровопролитие предотвращалось потому, что «запасные аэродромы» были у вторых-третьих лиц, мы никогда не узнаем. Но «та сила, что вечно стремится к благу и вечно творит зло» (а именно — левые интеллектуалы), столь громко аплодировала суду над мирно отдавшим власть Пиночетом, что заставила очень многих представителей политических элит вне Запада пересмотреть свои взгляды на безопасность «запасных аэродромов» и цену западных гарантий.

Борьба с коррупцией сказалась и на взаимоотношениях Запада с крупными странами вроде России и Китая, риски трансформации политических режимов которых затрагивают не только их собственное население, но и весь мир. В частности, дело Магнитского стало одним из первых заметных событий на пути режима Путина к военной конфронтации с Западом.

Считалось, что коррупция и вывод активов препятствуют движению подобных режимов к тем самым западным стандартам. Это представление во многом справедливо, однако вывод активов, а также личная интеграция политиков и крупных бизнесменов в западные элиты одновременно являлись и важным предохранителем от совершения странами их происхождения резко враждебных Западу действий. Продолжение интеграции этих политиков и бизнесменов в западную элиту, сопровождающееся перекрестным владением активами и воспитанием следующих поколений элиты в западном культурном пространстве, было вполне реалистичным путем приближения данных стран к западным стандартам, пусть и не столь быстрым, как хотелось верующим в равенство культур и универсальный характер институтов. 

Существовали опасения, что подобная интеграция не западных элит приведет к нежелательной трансформации самого Запада. И эти опасения были вполне обоснованны. Однако в сегодняшней реальности подобный сценарий представляется гораздо более предпочтительным по сравнению с происходящим на наших глазах.

***

Я не случайно начал этот текст с «гонки за Африку». Если до этого случались примеры колониальной экспансии, обогатившие колонизаторов, или примеры, об экономической целесообразности которых можно спорить, то африканские приобретения европейцев конца XIX — начала XX века были безусловной дорогостоящей ошибкой. Ошибкой, за возможность совершить которую боролись наиболее ожесточенно. Из сегодняшнего дня мы точно знаем, что расходы на изначальное завоевание этих колоний и строительство в них транспортной инфраструктуры не просто экономически не окупились. В 1930–1960-е годы эти вложения вернулись в метрополии внутриполитическими кризисами и дорогостоящими войнами. Отдельный большой сюжет — влияние «гонки за Африку» и ее последствий на развязывание первой и второй мировых войн, разрушивших тот мир, в котором доминировали участники данной гонки.

Однако данное решение из 1880-х казалось вполне рациональной заботой о будущем. Ведь перед глазами было немало успешных результатов колониальных захватов в прошлом. Этим захватам часто приписывали позитивные результаты, в реальности не являвшиеся их следствием. Точно так же в 1990-х очевидные успехи переноса западных институтов в отдельные общества объяснялись универсальностью институтов при полном игнорировании значения культурных и религиозных различий, а также соображений realpolitik. 

По итогу, как и в примере гонки за Африку, ошибочные представления о реальности привели к тому, что Запад:

• а) сам того не желая, способствовал замене диктатур, ориентированных на вестернизацию, на традиционалистские диктатуры, черпающие свою легитимность в противостоянии Западу;
• б) спровоцировал элиты некоторых стран перейти от стратегии интеграции в Запад в личном качестве к стратегии коллективного противостояния Западу;
• в) демонтировал свои «неправильные», но работающие практики и рычаги влияния, изрядно потратившись при этом на «правильные», но не работающие;
• г) своими руками ограничил приток «неправильных» денег, которые вместо развития западной экономики теперь оплачивают войну с ней.

И всё вышеперечисленное, как и сто лет назад, может оказаться лишь прологом к кризису гораздо большего масштаба. 

Редакция может не разделять мнение автора.