Император

Михаилу Борисовичу Пиотровскому — 80 лет. Тридцать три года из них он возглавляет Эрмитаж. С музеем связана вся его жизнь: отец, академик Борис Пиотровский, руководил учреждением с 1964-го до смерти в 1990-м. 

Как и отец, Михаил стал востоковедом, ездил в многочисленные археологические экспедиции на Кавказ, в Центральную Азию и на Ближний Восток. Эрмитаж был его «домом» с пеленок, однако работать в штате он стал лишь после смерти отца, зато сразу заместителем директора по научной работе, а через год стал и директором. Между ними, с 1990-го по 1992-й, директором Эрмитажа был Виталий Суслов, по словам современников, человек глубоко консервативный, не оставивший по себе сколько-нибудь значимых воспоминаний. Так что многим даже кажется, будто директорская должность перешла от Пиотровского-отца напрямую сыну. 

Наследник

Михаил Пиотровский стал директором Эрмитажа в 47 лет, что для руководителя такого уровня считалось возрастом мальчишеским. На свою должность он был назначен «сверху», хотя во многих музеях тогда, включая второй главный музей Петербурга — Русский музей — выборы руководства проводились путем голосования сотрудников. Тем не менее его фигура внушала большие надежды, и многие из них оправдались. Искусствовед Кира Долинина, бывший главный редактор журнала «Эрмитаж», а потом многолетний художественный обозреватель газеты «Коммерсантъ», вспоминает:

«Было известно, что он являлся секретарем парткома в Институте востоковедения и что он историк-арабист с очень приличным образованием, активный ученый, владеющий многими языками — не только восточными, но и европейскими. К 1993 году, когда я с ним познакомилась, он казался очень обнадеживающей фигурой: молод, безусловно образован, свободно чувствовал себя с иностранными коллегами — либеральное лицо постперестроечной России».

Культурная политика страны тогда была направлена на открытость и сотрудничество со всем миром, и Пиотровский, как человек мировой культуры, способный не только по должности, но и по интеллекту, и просто по-человечески говорить на равных с главами других топовых музеев планеты, готов был стать символом этой открытости, чего не хватало многим другим культурным чиновникам советской закалки.

На мировой культурной арене Эрмитаж — это не просто большое имя, а один из немногих «универсальных музеев», которые охватывают всю мировую культуру, от древнего Шумера до современности. Таковых меньше десятка, среди них парижский Лувр, мадридский Прадо, нью-йоркский Метрополитен, Британский музей в Лондоне. Они существуют веками, по идее, не размениваются на копошение чиновников и ведут собственную политику, ориентируясь не на смену правителей (их они разве что терпят как временное явление), а на то, чтобы собирать, сохранять и анализировать разнообразие культурного наследия, которое переживет всех царей, генсеков и президентов. 

Михаил Пиотровский представал тем интеллектуалом, который это понимал и мог взять на себя такую задачу.

Новатор

Молодой Пиотровский вполне соответствовал молодому государству. Он взял курс на открытость и модернизацию. Первым его крупным шагом в этом направлении, как вспоминает Кира Долинина, было решение, касавшееся болезненного вопроса реституции: российские музеи не знали, что делать с шедеврами, которые были вывезены советскими войсками из побежденной Германии во второй половине 1940-х. Их правовой статус был сомнителен, немцы пытались предъявлять на них права, как на незаконно захваченные.

«История с реституцией стала своего рода лакмусовой бумажкой, на которой Пиотровский получил европейскую известность, — вспоминает Долинина. — Уже было понятно, что немецкое государство не собирается отказываться от попыток вернуть то, что было вывезено Красной армией, и умолчать о том, что «трофеи» хранятся в «запретных фондах» российских музеев, было бы уже невозможно. Директор московского ГМИИ Ирина Антонова сказала, что все это законные трофеи, выступив как открытая сталинистка.

В 1995 году открылась выставка «Неведомые шедевры» вывезенных из Германии вещей из частных коллекций. Это была бомба немыслимого масштаба. Приехали директора немецких музеев и потомки владельцев. Позже приняли закон о реституции, по которому нельзя было вернуть почти ничего, но Пиотровский выступил символом открытости. Он вошел в музейную элиту, и она его полюбила, он много лет был одним из равных — не только по должности, но и в личных контактах».

С ней согласна Марина Колдобская — художник и бывший директор Санкт-Петербургского филиала Государственного центра современного искусства, который сделал множество проектов в сотрудничестве с Эрмитажем:

«Пиотровский как директор стал публичной фигурой в середине 1990-х и казался очень классным. Эрмитаж был крайне консервативен. Этакий храм, где жрецы в белых одеждах хранят святыни. А Пиотровский — человек, остро чувствующий дух времени. Он понимал, что нужно повернуться к жизни лицом, и внедрял в Эрмитаж современность. На этой почве с Эрмитажем были очень продуктивные связи у институций, занимавшихся современным искусством. Там прошло много выставок современных художников мирового значения: Сая Туомбли, Билла Виолы, Джорджа Сигала, Луиз Буржуа. Всегда были какие-то затеи, выстраивались связи и с петербургской культурной средой, и с коллекцией музея. При Пиотровском музей стал user friendly: я помню Эрмитаж, куда меня водили в детстве, — там были шипящие тетеньки-смотрительницы, длиннющие очереди, вонючие туалеты и буфет с несъедобными коржиками. А при нем Эрмитаж стал цивильным, введены новые музейные технологии, выставочный процесс стал гораздо интенсивнее. Трудно переоценить, какой сдвиг произошел, ведь большие культурные институции очень плохо поддаются модернизации».

При Пиотровском музей, который ранее занимался в основном классикой, действительно повернулся к современному искусству. Отдел современного искусства — проект «Эрмитаж 20/21» — был запущен в 2009 году, его руководителем стал Дмитрий Озерков — амбициозный молодой искусствовед с международной известностью. Новый отдел привозил выставки суперзвезд, современных классиков из главных музеев мира и собирал собственную коллекцию. В 2014 году Эрмитаж принял один из главных европейских форумов современного искусства — биеннале «Манифеста». Даже манера Пиотровского одеваться — вместо казенного галстука его фирменный богемный шарф — создавала образ просвещенного европейца, человека от искусства, а не от бюрократии.

Строитель

Михаил Пиотровский всегда позиционировал себя скорее как небожитель-интеллектуал, чем хозяйственник, но грамотными хозяйственниками он себя окружил. Вместе они научились даже в голодные 1990-е привлекать спонсоров и финансировать музейные проекты, причем не только выставочные. 

Ему удалось после многолетних споров с Минобороны заполучить здание Главного шаба напротив Зимнего Дворца на Дворцовой площади: после радикальной реконструкции там расположились исторические экспозиции и залы современного искусства. При нем построен депозитарий Эрмитажа — огромное здание в Старой Деревне (это район на северо-западе Петербурга), где хранятся фонды, работают реставраторы и практикуется «открытое хранение», то есть зрители могут прийти посмотреть на экспонаты и на работу реставраторов. Там же проходят выставки, например, хранящихся в Эрмитаже исторических карет и костюмов, которые еще долго ждали бы места в главных зданиях. 

При Пиотровском музей оброс коммерческими структурами: в их числе логистическая компания «Хепри», которая занимается перевозкой произведений искусства из коллекции Эрмитажа, но принимает и сторонние заказы, и издательство «Арка», которое возглавил сын Пиотровского Борис.

Коррупционер?

Вряд ли в России найдется хоть один проект, связанный с госбюджетом, который был бы на 100% свободен от коррупции, откатов и распила. В отношении Эрмитажа такие обвинения периодически тоже всплывали. Самый заметный случай был в 2013 году, когда Счетная палата обнаружила растрату в ходе реставрации эрмитажных корпусов. Стоимость работ в контрактах была необоснованно завышена, предполагаемый ущерб составил более шести миллиардов рублей. В итоге был арестован ряд причастных к работам, в том числе чиновник Минкульта Борис Мазо, который был впоследствии осужден на восемь лет лишения свободы.

Строительная отрасль — одна из самых коррупционных, а Эрмитаж при Пиотровском-младшем строился по-крупному, и о «странностях» на стройках вспоминают многие свидетели. Петербургский искусствовед (мы не называем его имени из соображений безопасности) вспоминает экскурсию, которую Эрмитаж устроил для прессы, чтобы показать строительство будущего депозитария в «Старой деревне»:

«Какое количество скандалов случалось там! Группу журналистов возили на стройплощадку, выпустили в непролазную осеннюю грязь, и прораб сказал: «Вот вам план забутовки новой библиотеки Эрмитажа, вот здесь стоит столько-то свай. Покажите, какую вы хотите увидеть, мы под камеры раскопаем это место и покажем вам сваю». Это было очень смешно: приехал экскаватор, все в грязи, рабочие матерятся, для журналистов раскопали метр грязи и показали, что там действительно есть свая».

«Часть этих скандалов наверняка была инициирована специально, — считает наш собеседник. — Посадили замдиректора по строительству. Эрмитаж отбивался как мог. Но если Пиотровского сейчас, даже в должности директора, захотят взять за одно место — его есть за что взять».

Издание «Проект» в 2021-м писало, что многие бизнесы, имеющие тесные отношения с Эрмитажем, принадлежат друзьям семьи Пиотровских. Однако живет семья, по словам их знакомых, довольно скромно. Кира Долинина, следившая за расследованиями финансовых дел Эрмитажа, утверждает: «Лично я в 90-е крупных злоупотреблений не видела, хотя журналисты искали. Сомнительные сделки уже относились к 2000-м и 2010-м, и относились скорее к госконтрактам.

Властелин

С десятилетиями в директорском кресле Михаил Борисович бронзовел. Его заслуги и перед Эрмитажем, и на международной культурной арене были несомненны. Он получал многочисленные награды — как российские, так и других стран, и за дело. Возможно, он все больше сливался с музеем, начиная считать его своей собственностью. Это было во многих отношениях хорошо: все знали, что Пиотровский при любых нападках будет защищать музей как родной дом, до последней капли крови. Он дал невиданный отпор знаменитой директрисе московского ГМИИ имени Пушкина Ирине Антоновой, когда та обратилась к Путину со вздорной просьбой отнять у Эрмитажа и передать в Москву жемчужины коллекций Щукина и Морозова — французских импрессионистов. Он воспринимал как удар в собственную спину несколько даже не очень значимых фактов воровства из Эрмитажа, осуществленного его же сотрудниками. Он заботился о старых эрмитажниках, ветеранах музея, сохраняя их на работе до последнего и никогда не бросая на произвол судьбы. Он действительно чувствовал себя хозяином и заботился о своем хозяйстве любой ценой.

«В Эрмитаже сложилась определенная система передачи должностей, — считает петербургский искусствовед. — Есть «старики», а дальше огромный разрыв между ними и более молодыми сотрудниками, и директором может стать только тот, кто прошел весь карьерный путь до должности замдиректора. Даже просто пожилые хранители жаловались, что не знают, кому после своего ухода передать фонды, потому что молодые сотрудники, вполне достойные, «слишком молоды» и пока не отмечены регалиями.

Эрмитажная молодежь — надежда музея. Умные, грамотные, с разными стратегиями и разными характерами и ориентирами, но им ничего не светит, потому что в Эрмитаже, как в КПСС, нужно пройти всю карьеру от и до, это долгий путь».

Подробности раскрывает Кира Долинина: «Когда-то в Эрмитаже хранитель мог Пиотровскому отказать. Сотрудники могли влиять на решения руководства. Но постепенно мы стали замечать, что все больше решений он берет на себя, все больше вопросов нужно было решать именно в его кабинете, все меньше молодых сотрудников были допущены к обсуждениям. Сотрудникам запретили напрямую общаться с журналистами — только письменным запросом через пресс-службу. 

Пиотровский становился все более раздражительным, стал меньше слушать сотрудников. Он стал терять людей, когда начали уходить молодые, — раньше в Эрмитаже работали до смерти, а с определенного момента стали увольняться, понимая, что карьерный рост очень замедлен и в музейном мире есть и другие перспективы. Он этого не заметил вовремя. В итоге Эрмитаж стагнировал. Московский ГМИИ в 2010-х начал делать большие крутые выставки, например, Караваджо. Эрмитаж такого делать не собирался, он считал, что он и так велик. Не было драйва делать выставки с wow-эффектом. В голове Пиотровского слово «Эрмитаж» выросло в такое огромное и вечное нечто, что ему уже не нужно было ничем заниматься, достаточно просто существовать. Сам Пиотровский начал играть с властью и становиться доверенным лицом». (Михаил Пиотровский был доверенным лицом Владимира Путина на президентских выборах 2012, 2018 и 2024 годов. — Прим. ред.)

Потенциала Эрмитажа действительно хватало бы на века — в конце концов, люди всегда будут приходить посмотреть на шедевры Леонардо да Винчи, Рембрандта и Рубенса. И надолго хватило бы и потенциала его директора, который оберегал и расширял свой музей. Если бы в 2022 году Россия не напала на Украину, а российские власти не потребовали бы присяги на верность от всех, кто с ними связан.

Война

В феврале 2022 года Россия вторглась в Украину. Ситуация с санкциями первое время была хаотичной, а музеи не понимали, относятся ли экономические меры к их деятельности. 

У Эрмитажа возникли проблемы с возвращением экспонатов с европейских выставок через Финляндию: часть грузов застряла на таможне, юристы двух стран какое-то время вели переговоры о том, подпадают ли музейные экспонаты под санкции или нет. Все их удалось вернуть, но в июне 2022 года Эрмитаж объявил, что вводит мораторий на любые выставки из своих фондов в «недружественных странах» — даже на день раньше, чем такой же мораторий для всех российских музеев введет Минкульт.

Внимание многих на себя обратило интервью Пиотровского «Российской газете» в июне 2022 года. В нем директор Эрмитажа говорил о выставках за рубежом как о «культурной спецоперации, мощном культурном наступлении», осуждал попытки «отмены» российских культурных инициатив за границей, ни словом не упоминая об их причине, рассказывал, что музей составил свой «черный список» возможных партнеров («нас поливали грязью ходорковские»), и заявлял, что всегда будет со своей страной, что бы та ни делала. Фактически он оправдывал российскую агрессию. 

«С одной стороны, война — это кровь и убийство, а с другой — самоутверждение людей, самоутверждение нации. Каждый человек хочет самоутвердиться. И в своей позиции по отношению к войне несомненно самоутверждается. Ну и мы все воспитаны все-таки в имперской традиции, а империя объединяет множество народов, объединяет людей, находя какие-то общие и важные для всех вещи», — сказал тогда Пиотровский.

Петербургская интеллигенция, настроенная по большей части либерально и антивоенно, ранее знала Пиотровского как «своего», носителя и даже воплощение европейских ценностей, строившего Эрмитаж как часть интернациональной культуры. Читавшие интервью «Российской газете» описывали свои впечатления одним словом: шок.

Пиотровского можно понять, говорили одни, в его руках — музей, который ему родной, ради сохранения музея он может согласиться говорить что угодно. Нет, отвечали другие: авторитет и заслуги уже настолько велики, что ему не обязательно пресмыкаться перед властью. Значит, это он — от чистого сердца? Он правда за войну? Моя знакомая, много лет сотрудничавшая с Эрмитажем и его директором, удивлялась: «При своих власти и влиянии он мог бы сказать журналистам: ребята, мне 78 лет, я болен, идите в жопу». «Зачем ему это?» — звучало от всех. 

Некоторые предполагали, что если бы Пиотровский высказался против войны, ему могли бы не продлить рабочий контракт. С другой стороны, так ли это важно в его возрасте? Могли бы, как сказал выше петербургский искусствовед, «взять за одно место» и припомнить сомнительные сделки при строительстве. Но в начале войны масштаб репрессий был не настолько силен, а уж Пиотровский — неприкасаемая фигура. 

Так или иначе, культурная общественность осознавала, что Михаил Пиотровский «перешел на темную сторону». Что ж, политические разногласия разделили в 2022 году многих, и что говорить о разочаровании в коллегах — семьи рушились. Однако интервью Пиотровского удивило не только российскую культурную среду. Кира Долинина вспоминает:

«Он стал нерукопожатным. Мы с мужем, бывшим сотрудником Эрмитажа, были уже за границей, и когда мы встречали коллег на конференциях, их первый вопрос был: «Что это такое? Как это возможно, мы же его знаем?» Все понимают, что он сидит в стране, должен что-то говорить, если бы он выдавил из себя что-то дежурное, ему бы это простили, это было бы понятно. То, что он сказал, было непонятно. Он закрыл себе все выходы, это просто моральная катастрофа».

Глава отдела современного искусства Дмитрий Озерков, искусствовед европейской значимости, вхожий в высшие музейные круги — его многие рассматривали как человека, который когда-нибудь возглавит Эрмитаж, — покинул Россию и заявил, что не считает больше возможным работать в музее, чей директор поддерживает российскую агрессию в Украине. Тихо и не хлопая дверью уволились многие менее знаменитые, но уникальные специалисты.

Реакция на слова Пиотровского в 2022 году была однозначной: «Испортил себе некролог». И музею навредил.

Искусствовед из Петербурга: «Он сказал слова, которые говорить нельзя, и повторил несколько раз — нельзя сказать, чтобы из него их клещами вытянули. Раньше Пиотровский был крайне уважаем в художественном и музейном сообществе. Но после начала войны в Украине, после того, что он сказал, и после отъезда многих очень значимых сотрудников все резко сместилось. Их места заняли ученые, которые сейчас заперты в этой клетке, они не могут развиваться и сотрудничать с западными музеями».

Марина Колдобская: «Многих повергла в шок его пропутинская имперская риторика. Возможно, для себя он объясняет это тем, что спасает музей от варваров: мол, если придут новые начальники, будет еще хуже. Но сейчас, скажем откровенно, это больше всего похоже на брежневскую геронтократию и выглядит уже не вполне пристойно. Хотя я не знаю, конечно, какой у него реально есть маневр».

Кира Долинина: «Это интервью гораздо трагичнее, чем многое, что произносили. Он сказал то, чего от него никто не требовал. Никто не требовал говорить, что «это наша война, мы тоже воюем», — это его личное решение. Он не вошел в раж. Он сказал то, что убило его биографию. Он сам себе вогнал гвоздь в гроб. Если бы он просто что-то мямлил — «мы поддерживаем, потому что это наша родина…» — конечно, было бы нехорошо, но это не произвело бы такого чудовищного впечатления и внутри страны, и снаружи. Трагическая история: человек, который действительно много сделал, потихоньку превращался в самодержца, а потом — в лизоблюда. Если бы он ушел вовремя, весной 2022-го, никто бы с ним ничего не сделал».

В августе этого года, незадолго до своего переназначения, Михаил Пиотровский дал еще одно большое интервью «Российской газете». В нем он рассказывает, что Эрмитаж вводит первоочередные льготы для участников «СВО» («специальной военной операцией» российские власти требуют называть войну в Украине. — Прим. ред.) в обход льгот для студентов и школьников, что в Эрмитаже прошло дефиле одежды, приспособленной для инвалидов, прежде всего причастных к военным действиям, и обещает, что в программе Эрмитажа будет и «патриотическая триада», то есть «православие, самодержавие, народность».