«Мы обсуждали с грибочком, как будем обманывать эфэсбэшников»

— Олеся, я должен начать этот разговор с признания: вы мой кумир, и когда я вырасту, то хочу обязательно стать как вы. Если позволите, я в течение разговора это утверждение поясню, а пока задам вопрос. Если загуглить ваше имя, то можно прочитать такой текст в профиле инстаграма: «Кривцова Олеся. Я террористка и дискредитаторка армии в розыске, работаю в нежелательной организации, живу с мужем-иноагентом. Друзей у меня нет, но есть любимые дела…»

— Я такого не писала никогда. У меня написано: террористка, иноагентка, сотрудница нежелательной организации. Все.

— Неясно, откуда взялась эта подпись. Но я хотел спросить: у вас действительно нет друзей?

— Да, у меня нет друзей в эмиграции. В России были две подружки, с которыми мы встречались, пили кофе и обсуждали какие-то темы. У нас даже был философский кружок, который назывался «Собака». Вот такие встречи были, и я этих людей считала друзьями. А сейчас из-за того, что я в целом оказалась в очень маленьком городе за полярным кругом, у меня из друзей только муж, получается, и люди, с которыми я иногда переписываюсь в мессенджерах.

— Что вы обсуждали в «Собаке»?

— Самая смешная тема, которую мы обсуждали, был ли Платон феминистом. Я в этом сомневалась, но наш друг, который тогда получал философское образование, настаивал, что по меркам античности подход Платона можно назвать вполне феминистским. Он нам всё время готовил какие-то новые темы для обсуждения. Но это продолжалось не очень долго, наверное, пять занятий. Меня потом арестовали.

— Я предложил вам интервью, когда вас назвали иноагенткой — одной из самых молодых в РФ. Но сейчас у нас появился новый повод: виртуальный бунт ваших ровесников в России в поддержку певицы Наоко и группы Stoptime. Что вы думаете про вот эту историю с Наоко? Что вам здесь кажется важным?

— Начать нужно с того, что дело против Наоко ведется странно. Мы сегодня узнали, что второй протокол на Диану Логинову составили за то, что она пела песню Noize MC «Светлая полоса». Я когда первый раз увидела эту новость, подумала, что это очень странно, потому что там нет никаких упоминаний ни государства, ни войны, ни политики. Там текст, мол, всё будет хорошо, прорвемся, главное — быть вместе.

Мне показалось, что это сделали как раз таки для того, чтобы лишний раз не популяризировать идею «Лебединого озера», балета и так далее среди молодежи. В самом популярном видео группы Stoptime люди, взявшись за руки, как бы имитируют балет и танцует под эту песню. «Где вы были 8 лет, гребаные нелюди?» Возможно, власти боялись, что эти настроения, связанные с балетом, выйдут в массы. Ну, либо оставили эту песню на десерт и потом составят еще один протокол, заведут уголовное дело.

Мне очень интересно наблюдать за тем, как довольно молодые люди поддерживают Stoptime. Я заметила, что многие очень удивляются тому, что происходит с группой. В TikTok и раньше попадались ролики про политзаключенных, но в основном это были видео по 5 тысяч просмотров, что очень мало для этой платформы. В целом можно зайти в TikTok «Медиазоны» и посмотреть, вообще, какое внимание в России к политическим заключенным и репрессиям. Но здесь любой пользователь TikTok, даже без настроенных под него рекомендаций, если будет листать ленту сейчас, то каждый третий ролик там будет с хэштегом «свободу Наоко», «свободу Stoptime». Еще сейчас популярна фраза, что в стране есенинских стихов искусство никогда не закончится с отсылкой к Монеточке. Этих видео стало очень много. И, соответственно, интерес к теме репрессий вырос.

Многие люди оставляют под этими видео комментарии в духе: «Как это возможно в нашей стране? Мы должны выйти на митинг и отстоять Наоко». То есть большинство из них на самом деле не понимают реалий, в которых они оказались без их же ведома, и не осознают, что сейчас вещи, которыми занималась Диана Логинова, не прокатят. Не получится у тебя заниматься такими вещами и петь, что хочешь — Стрыкало пока можно, но Noize MC уже нельзя, если это не песня «Вселенная бесконечна».

— Не кажется ли вам, что мы с учетом собственного опыта преувеличиваем влияние репрессий на жизнь людей? Ведь молодые люди, считающие, что в стране нет или почти нет репрессий, в некотором смысле правы — для них это просто не является частью их повседневности?

— Про репрессии вообще нельзя так сказать, что их «мало». Я помню один раз, когда я сидела на каком-то форуме либеральном в Литве, и как раз девушка из Беларуси спросила у россиян: «А почему у вас, как вы думаете, так мало репрессий, а у нас в Беларуси так много?» — один из литовцев заступился, так сказать, за российскую оппозицию и сказал, что репрессий мало не бывает. Вот я в целом такого же мнения.

Я смотрела видео, где мальчик буквально два дня назад записал видео в поддержку Наоко, где сказал, пару фраз, что-то про Путина и типа «Свободу России». И потом он уже сидел и с листочка читал извинения: судя по всему, к нему пришел какой-нибудь человек из центра «Э» на разговор или родителям из школы позвонили. Вот поэтому, мне кажется, о репрессиях знать обязательно. И не только на бытовом уровне, как это часто бывает, что люди думают: «Ну да, у нас в стране могут посадить». А как могут посадить? А кого? А за что? Что такое дискредитация армии? И чем она там отличается от фейков о российской армии?

Ну и, конечно же, о репрессиях нужно знать, чтобы самому потом не пострадать, потому что сколько мы наблюдаем случаев, когда бабушка какая-нибудь в «Одноклассниках» лайков наставила, и потом её судят за фейки и дискредитацию, потому что в «Одноклассниках» лайк считается репостом.

— Можете рассказать, как изменилась ваша жизнь после вынужденной эмиграции? Чем жизнь в Норвегии отличается от жизни в России?

— На мою жизнь в Норвегии невозможно смотреть без контекста, из-за которого я тут оказалась. В России на меня заведены дела, и я туда не могу вернуться, я там в розыске и все дела. Я могу сказать, что я стала более тревожной, несмотря на то, что в России, особенно последний мой год там, я постоянно жила в страхе уголовного преследования, ну и в целом через него прошла. Сейчас я много думаю о будущем. Постоянно у меня есть какие-то мысли о том, а что будет, если я вдруг там останусь без работы? А что будет, если моим близким здесь не дадут политическое убежище?

То есть я немного волнуюсь, что без моего вмешательства он вырастет обычным деревенским пареньком, будет кататься на тракторе. В этом нет ничего плохого, но меня, допустим, увезли из деревни, я родилась в Белгородской области, чтобы не остаться там и не выйти замуж в 15 лет за уже довольно взрослого человека. Это распространено в деревнях просто.

Это если говорить о моем эмоциональном состоянии: я испытываю довольно много тревоги. Но вместе с этим, конечно же, очень классно каждый день не думать о том, что тебя могут лишить свободы буквально завтра. И знать, что если к тебе постучатся в двери, то это будет либо сосед, либо сантехник.

— Часто стучатся в двери?

— Постоянно. Вот последний раз это были какие-то мальчики. Наверное, это такая игра у них: постучаться и спрятаться.

— После двух лет уже, наверное, не страшно?

— Да, сейчас не страшно. Но в целом моя жизнь сильно изменилась — в Норвегии я чувствую себя взрослой, к сожалению или к счастью. Если в России я все-таки осознавала себя каким-то тинейджером: учусь в университете, на тусовки хожу в клуб, — то тут уже передо мной стоят какие-то большие вызовы. Потому что нужно семье помогать и постоянно удерживаться на рабочем месте и учить второй язык. Получать только хорошие оценки в университете. Сейчас я думаю о сдаче на права и покупке машины, например. И меня напрягают такие мысли, потому что действительно я просто стала взрослой, и, как мне кажется, это случилось слишком быстро.

Я смотрю какие-то странички своих одноклассников, сталкерю их в соцсетях. Они ведут свою обычную студенческую жизнь: тусовки, клубы, — и для них вот ничего не происходит. У них всё хорошо, у них там нет никакой войны, если только рейс на самолет в аэропорту не отменят из-за дрона очередного. Но в целом войны нет, ничего нет, всё хорошо. И меня это бесит. Ну, не то, что у них всё хорошо, а то, что они не думают о серьезных вещах.

— Среди этих людей, которых вы сталкерите, были те, кто вас поддерживал, или вас не поддерживали вообще?

— Меня поддерживали несколько близких людей. Тех, кто писал доносы, насколько я знаю, сначала кэнселили в университете, с ними никто не хотел общаться. Даже некоторые преподаватели, что для меня стало таким приятным удивлением. Но потом один из доносчиков сходил на местный телеканал и пожаловался на то, что на него косо смотрят, что с ним никто не разговаривает. И, в общем, потом что-то изменилось. Сейчас я вижу, что все его одногруппники, в целом они все вместе фоткаются, тусят. Как бы забылось. Меня в целом это не особо интересует.

Поддержки в моем окружении, как я уже сказала, было в основном мало, особенно от людей из Архангельска или Северодвинска, только какие-то единичные случаи. Но реальную поддержку я получила от людей, которых я никогда не знала и, в общем-то, и не узнаю, скорее всего. Это люди, которые донатили мне на адвоката. Кто-то вообще очень большие, огромные суммы, которые даже не представляю, как можно взять и просто так отправить человеку.

— Это сколько, если не секрет, — огромные суммы?

— 50 тысяч рублей. Это очень много для меня. В такой момент чувствуешь такую благодарность… Я даже не понимала в тот момент, кто мне помогает. Я до сих пор каждому, кто мне помог, бесконечно благодарна. Там кто-то кидал по 12 рублей. И мы с мамой сидели и думали, что это, может быть, какой-нибудь студентик, у которого это чуть ли не последние деньги. И, конечно, очень много таких людей было. И только благодаря им у меня в первое время в эмиграции были какие-то деньги с собой.

Еще были люди в Питере, веганы, и они делали мне открытки, потому что у веганов есть свои сообщества, и они пишут письма веганам-политзаключенным. Вот они мне написали много открыток, послали, а я их не могла забрать, потому что я сидела под домашним арестом, у меня был запрет на получение писем. В общем, да, всё равно поддержка чувствовалась больше, хоть я очень часто не знала, я от кого она была.

Ну и, конечно же, было много хейта, если так можно сказать, в том числе и от студентов, но в большинстве случаев просто от пользователей «ВКонтакте», где писали, что там, если я уеду, то буду работать проституткой. И в целом до сих пор это продолжается. Вот недавно архангельский паблик выпустил какую-то отвратительную просто статью про меня. Я даже боюсь это цитировать.

— Хотите, я буду читать отвратительные статьи про вас, а вы будете читать отвратительные статьи про меня?

— Да, рефлексия хорошая. Кроме того, что там написано, что я сумасшедшая шизанутая, там еще было написано про мою сестру — как ей плохо в школе для беженцев, как она страдает. Про мою маму, которая наедается таблетками. Ну в основном шиза просто какая-то… Но я видела, что это эфэсбэшный пост, так как там какие-то моменты из моей жизни, которые я не афиширую, упоминаются: например, говорится о моих антидепрессантах. Он так разлетелся, знаете, бывают эти посты-то, которые однотипные, по региональным пабликам в один момент.

— Я сейчас изложу краткую версию вашей биографии, как я ее помню. Вам было 18 лет, когда началась война, так?

— Да.

— Идет 2022 год, кто-то сообщает, что вы плохо себя ведете в социальных сетях и в чатах, и на вас открывают два уголовных дела. Следователь хочет отправить вас в следственный изолятор. Вы знакомитесь со всей этой кухней, как у них работают все эти ИВСы, допросы, Следственный комитет. И в какой-то момент времени вы оказываетесь под домашним арестом. С браслетом на ноге едете на запад и переходите границу. Браслет срезаете. Причем я считаю, что это только начало истории. На мой взгляд, кульминация — это то, что произошло потом. Дальше монтажная склейка, и вот Олеся Кривцова — известная журналистка из Норвегии. Вы на премию «Редколлегия» номинированы. Вы чего?

— Два раза уже.

— Вы из подростка, который переходит границу, срезав браслет с ноги, стали уважаемым членом журналистского сообщества. Потом перевозите родственников в Норвегию. Всячески издеваетесь над эфэсбэшниками. И учиться в Европе еще пошли. Для сравнения есть довольно большое количество людей, которые уехали из России, ссылаясь на то, что им грозит опасность, и теперь просто оплакивают свою судьбу.

— Я себя тоже иногда ощущаю, что я хожу в офис и только…

— Как вы дошли до такой жизни?

— Есть чат иноагентов, и там меня недавно попросили рассказать историю побега. И один из иноагентов написал мне, что на самом деле это действие не такое уж и грандиозное, потому что, сбежав из-под домашнего ареста, я якобы подставила других людей, и, мол, из-за моего побега потом начнут сажать других сразу в СИЗО. Я, конечно, постаралась абстрагироваться от вещей, которые он сказал. Я свой побег рассматриваю с двух сторон. Первая — это, конечно же, то, что у меня особо выбора не было. То есть всё равно бы меня посадили в тюрьму, у меня серьезные обвинения: оправдание терроризма, дискредитация армии, куча недоброжелателей. Уже было несколько провокаций от ФСБ. И то есть это просто очень отчаянный шаг для того, чтобы сохранить свою жизнь, потому что я из тех людей, которые, возможно, в тюрьме не выжили бы.

— Мне кажется, вы не должны оправдываться в ответ на эти претензии. Заметная часть людей никогда бы не решилась на этот поступок и вообще не стояла перед таким выбором.

Я очень хотела говорить всегда, начиная с 16 лет. И то есть я не хотела остаться навсегда просто наедине с системой, которая никогда не даст мне больше открыть рот.

И поэтому я решила уехать, и как только я уехала, сразу же начала раздавать огромное количество интервью, потому что я наконец-то почувствовала, что какие-то мои мысли могут быть услышаны, и была этому очень рада, потому что даже когда я сидела под арестом, все интервью за меня давала мама, как мой пресс-секретарь. Потому что я не могла говорить с журналистами по телефону.

Из-за этих интервью просто по счастливой случайности мне удалось найти работу, потому что я всегда на самом деле хотела быть журналисткой, но из-за какой-то мелочи, из-за того, что там нужно было сдавать литературу на ЕГЭ, а не обществознание, которое я хотела сдавать, я поступила на рекламу и пиар вместо журналистики. Но профессия мне всегда была очень интересна, и я знала про наших архангельских журналистов очень много, ну и следила, конечно, за федеральной повесткой.

И в каком-то интервью я сказала: я бы хотела работать в небольшом медиа, освещать какие-то социальные проблемы. Меня просто нашел каким-то образом редактор медиа, где я работаю сейчас. И там я начала учиться, так как я ничего не знала, что такое треугольник новостей, как правильно строить текст. В целом-то я и сейчас учусь, ведь у меня два года только опыта получается чистого.

Но если говорить про то, почему я это всё делаю… Ну, потому что я хочу, во-первых, я очень стремлюсь к тому, чтобы стать, не знаю, какой-нибудь реально крутецкой журналисткой. Я вчера смотрела интервью у The Insider с бывшим эфэсбэшником второго отдела. Господи, как же я завидовала! Какую клевую работу они сделали.

И раз я выбрала эту профессию, то в целом и деньги я хочу так зарабатывать, потому что у меня довольно много финансовой ответственности. Муж то работает, то не работает — мы живем в очень маленьком городе. Там нужно маме помогать какое-то время, на будущее стараться откладывать деньги. И я чувствую себя безумно привилегированной в этом плане, ведь я могу совмещать любимое дело и зарабатывать на этом деньги. Мне раньше казалось, что это невозможно.

— Вы помните момент, когда вы этот необратимый шаг к побегу сделали? Насколько он был спланирован и обдуман?

— Наверное, в целом любой мой шаг, он не особо обдуманный. Любой из тех, что я делаю. То есть из-под домашнего ареста сбежать — я просто подумала, почему нет. И через месяц я уже еду на машине в сторону границы Литвы. Мне работу предложили, и через день я говорю, что я очень рада и буду в Киркенесе через месяц.

— Ваша история кажется кинематографической. Допустим, это четыре часа ночи. Вы оставляете дома телефон. Собираете сумку с вещами, которые вы можете в руках унести, берете что-то поесть немножко и выходите из дома. Это серьезный шаг, который вы сделали, просто переступив порог своей квартиры.

— Через призму прошедшего времени, конечно, это ощущается так, что можно было действительно мини-сериал снимать. Но в моменте ты не думаешь, что делаешь какой-то невероятный поступок, который будет обсуждаться потом огромным количеством медиа и людьми. Ты просто делаешь то, что ты должен. Сейчас, когда я вспоминаю свое путешествие, люблю это так называть, у меня прямо какие-то тараканчики внутри. Так как это всё было очень стрессово, очень необычно для меня, очень страшно и весело одновременно, и казалось, что я могу оказаться в тюрьме через секунду.

— Вы могли доверять тем людям, которые вам помогали с этим путешествием?

— Да, мне помогла правозащитная организация «Вывожук», мы об этом открыто говорим.

— Это уважаемая организация, призываю всех помогать «Вывожуку». Но в тот момент какие у вас были гарантии, что этим людям можно верить?

— Практически никаких, кроме рекомендации от женщины, которая уже выехала ранее из Архангельска.

— То есть это схема «приведи друга» получается?

— Да, «приведи друга». Правда, как акция. Но просто это все было очень сюрреалистично. Мы общались в защищенном мессенджере. И там на аватарках у всех этих людей были какие-то там мультяшные персонажи и очень смешные ники, типа грибочек. И вот я обсуждаю с грибочком, как мы будем обманывать эфэсбэшников и выезжать за пределы России. Моей маме, с которой мы неразрывны этой ситуации, эта идея очень не нравилась. Отпустить свое чадо и отдать его в руки грибочка и листочка.

— У меня был совершенно героический образ вашей мамы. Сейчас вы его немного нормализовали в моих глазах. Она как нормальная мама рассуждает.

— Да, вот поэтому мне пришлось с ней много разговоров дипломатических проводить, чтобы она меня все-таки отпустила. Но я доверяла тем, кто мне помог, потому что уже было большое отчаяние. Всё равно посадят, как я уже раньше говорила. То есть, даже если бы они оказались какими-то эфэсбэшниками, в общем-то, ситуацию мою это не сильно ухудшило бы, только тем, что я села раньше, чем положено было бы. И все.

— Как вы Патрушеву звонили?

— Очень зла была целый день [после убийства Навального и отказа Следственного комитета выдавать тело политика родным]. И как раз тогда я изучала эти базы личных данных в телеграм-ботах. Я сначала звонила следователю, который не отдавал матери Навального его тело. Он взял трубку и сбросил сразу. И вот я баловалась с этим ботом, искала, и я просто нашла номер Патрушева, привязанный к базе «Альфа-банка». Я, не надеясь ни на что, со всей этой злостью, которая у меня была из-за убийства Навального, решила позвонить по нескольким номерам. Я догадалась сначала спросить: «Николай Платонович?» — чтобы убедиться, что это он. А он говорит: «Да, слушаю», — таким характерным тоном. И я сразу по голосу поняла, что это тот персонаж, которому я хотела дозвониться. Я еще пользовалась Skype, и я думаю, поэтому он взял. Потому что когда ты звонишь со Skype другому человеку, у него высвечивается «неизвестный номер». Я думаю, что Патрушев просто привык, что ему все время какие-то люди с неизвестных номеров звонят.

— Что это Путин на проводе.

— Ну да. И я спросила у него, почему тело не отдают. Но он сказал мне звонить в Америку, узнавать в Америке, почему тело не отдают. И попрощался. Ну, это коммент хороший.

— Есть стереотип про так называемое «поколение снежинок». Сейчас реже этот термин используют, но вот несколько лет назад, во время ковида, всё время все осуждали «снежинок», помните?

— Я в девятом классе училась, когда ковид был. Не очень помню.

— Стереотипные «снежинки» — это представители вашего поколения, которые якобы эмоционально неустойчивые, не приспособленные к жизни, не готовые к стрессу. И там дальше целая аргументация, что вообще таким людям просто не выжить в этих условиях. Вы, получается, титановая «снежинка». Потому что вроде бы признаки вашего поколения стереотипные есть. А с другой стороны, вы посмотрите, что вы творите.

Мне 22 года, а я постоянно думаю, что мне так много нужно сделать. Я сравниваю себя с другими моего возраста и понимаю, сколько я еще не достигла. И меня вообще бесят все эти стереотипы.

— Насколько я могу предположить, у вас левые политические взгляды. Вы веганка и феминистка. Человек, про которого пишут, что он принимает антидепрессанты. В целом, по-хорошему, весь букет такой, что вы человек уязвимый, по большому счету, в этом мире бумеров. А при этом я знаю толпу людей разного возраста, но, как правило, старше вас, которые реально в эмиграции сидят и плачут, и жалуются на жизнь, спиваются. И у них даже домашнего ареста не было. И, может, даже уголовного дела нет. И вообще они даже не иноагенты. В общем, не очень удачно со стереотипами вышло.

— Мне просто кажется, что любое поколение фреймирует предыдущее. И действительно, я знаю огромное количество миллениалов, которые в моем возрасте не были такими, как я. Но, опять-таки, я стала такой только благодаря контексту. Только благодаря тому, через что я прошла. Если бы у меня не было этой уголовки, я бы сейчас вот тут не сидела. В смысле у себя в Норвегии, в квартире, которую я снимаю. И в целом... Ну вот у меня левые политические взгляды, я феминистка и веганка, а люди, которые писали на меня донос, неонацисты, мясоеды и женоненавистники. Я менее стрессоустойчивая, а они более стрессоустойчивые. Я считаю, что фреймировать — это не очень правильно.

— Думаю, что этот стрессоустойчивый мясоед-фашист, женоненавистник, если его начнут сажать, то он попробует украсть где-нибудь денег, чтобы взятку дать. Или дать на кого-нибудь показания, чтобы облегчить свою участь. Как вы, кстати, к современным правам относитесь? Вот Дональд Трамп, например?

— Сегодня к нам в офис пришел бывший президент Коста-Рики. И Томас Нильсен, мой редактор, спросил, кто следующий. Я предположила, что Дональд Трамп. И он сказал, что в этот день он возьмёт выходной. Я сказала, что буду говорить с ним.

В целом меня очень пугает правый поворот, о котором уже говорили тысячу раз. Я его наблюдаю в стране, где я живу, несмотря на то, что у власти остались левые на прошедших выборах. Но очень много голосов набрали правые. И меня это пугает, потому что в целом у многих правых антимигрантская политика. Для меня как для девушки, хоть и для белой, но для мигрантки, это означает, что меня могут захотеть выгнать или я буду ограничена в правах.

Если говорить про Дональда Трампа, мне кажется, это человек, который очень хочет быть похожим на Путина и хочет быть диктатором, оставаясь при этом в рамках демократии. Вот. За этим интересно наблюдать. Накануне он выпустил очередное свое AI-видео с тем, как он летит на самолете, из которого большой струей сыпятся какашки на левых активистов, которые выходят на протесты. На этом видео были изображены активисты, которые выступали за право на аборты. И я, конечно, считаю, что это полное безумие, и я немного боюсь даже думать о том, к чему он стремится.

Меня пугает, что все больше молодых людей становятся правыми. В том числе в Норвегии есть большая молодежная организация, которая существует под крылом правой партии. Недавно мне удалось поговорить с человеком, который представляет эту организацию. Это норвежский блогер, который делает видео о том, как хорошо в России, как хорошо в Москве, какие там девушки с традиционными ценностями. Он мой ровесник, и единственное, что он мне мог сказать о своей позиции, звучало так: якобы правые думают мозгом, а левые думают сердцем. И я бы, конечно, хотела посылать подальше людей, которые говорят так.

— Может быть, главная иллюзия, которая у меня разрушилась за время войны, связана с тем, как я много лет как преподаватель убеждался в том, что молодые люди в целом лучше, чем я. Они умные, с каким-то более здоровым подходом к жизни, более ответственные, более эмпатичные. Потому что я посмотрел, как себя ведут молодые люди во время войны, и пришел к выводу, что они мало чем отличаются от других поколений. И вы для меня в этом смысле, возвращаясь к моему тезису в начале разговора, остаетесь примером самых лучших представителей вашего поколения. Что вы думаете о тех молодых людях, кто возвращается в Россию, потому что там «большие возможности»?

— На самом деле, я очень понимаю тех людей, которые возвращаются. Потому что не у всех в эмиграции существует какая-то привилегия в виде работы или социальных гарантий.

Хорошо, что у людей, в отличие от меня, есть в этом вопросе выбор. Как в одну сторону, так и в другую — выбор уехать и выбор вернуться. И когда он есть, гораздо всё становится сложнее. Жить в эмиграции объективно трудно. В то же время мне непонятно, как можно быть сначала уверенным, что режим не нравится, а потом вернуться. В итоге он понравился? Или ты смирился с жизнью в диктатуре? Если ты уехал по политическим причинам, как можно вернуться? Типа, а зачем тогда уезжать было?

Ну и также меня сильно бесит тип людей, которые возвращаются за мнимыми удобствами, сервисом, доставкой в 2 часа ночи и госуслугами. Мы наблюдаем давно эту дискуссию, что в Москве курьер тебе всё доставит за две минуты, на госуслугах можно к врачу записаться, а вот в эмиграции нужно письмо отправить. И вот этот тип людей меня безумно бесит, потому что какая разница, какой сервис, если ты живешь в диктатуре, я не понимаю. Ну и в целом, я считаю, что это уже другой разговор, что значимость этих сервисов преувеличена.

— Мне казалось, что люди, когда пишут про удобную доставку и сервисы, скорее просто хотят узнаваемого мира, к которому они успели привыкнуть. Как эмиграция первой волны, которая тосковала по променадам по Невскому проспекту. Хотя, с другой стороны, кажется, есть люди, которые действительно себе выбирают место жительства по принципу доступных сервисов, и почему бы и не в России жить тогда, если это самое главное.

— Я жила как будто в той же России, по поводу которой люди скучают в контексте цифровых сервисов, только это было на острове Ягры возле Северодвинска. 

И о каких доставках я могу вспоминать, когда я просто помню, какой ужас творился в городе, где я живу. Когда люди говорят о сервисах в России, они имеют в виду какие-то большие города, в которых они родились или переехали, и в целом не учитывают провинциальный контекст. По этому поводу я очень злюсь. У меня чувство классовой ненависти возникает к тем людям, которые говорят про удобство в России. Я вот помню свои удобства: постоянно ржавая вода из крана текла. Да и жили мы втроем на 50 тысяч рублей в месяц.

— Хейтеры скажут, что вы поехали за красивой жизнью.

— В основном хейтеры мне говорят, что я ничего не смогу и буду работать на панели. Я сейчас не живу красивой жизнью. У меня действительно хорошая зарплата, но я живу жизнью обычного человека, которой мне было бы очень сложно добиться в России. То есть я могу путешествовать два раза в год, покупать продукты, которые хочу, несмотря на цены. Иногда какую-то технику себе купить или мужу подарок сделать, маме. Но о какой-то красивой жизни тоже, наверное, я не могу говорить. И просто... Да, думаю даже иногда, что, может быть, хорошо, что это уголовное дело случилось, потому что, когда вспоминаю о том, как бы мне тяжело было добиться чего-то в России, становится страшно.

— Как устроен мир по Олесе Кривцовой? Что для вас по-настоящему важно?

— Я понимаю, это очень банально, но что делать, если я поняла, что самое главное для меня — это семья? Я ничего бы, ну просто ничего бы не смогла добиться, ничего бы не смогла сделать, я бы не смогла сбежать из-под ареста, вообще ничего бы я не смогла без моей семьи и ее поддержки.

Второе — это солидарность и взаимопомощь. То, чего сейчас очень не хватает. Третье — я бы сказала, борьба с последствиями [войны и диктатуры]. Я считаю, что на данный момент, на этом этапе мы не можем бороться с режимом Владимира Путина. Мы можем бороться с пропагандой, мы можем рассказывать правдивые истории. Но самое важное сегодня — это борьба с последствиями, если мы говорим о России. Мы должны помогать политзекам, мы должны вывозить политзеков, мы должны помогать украинцам. Например, Анастасия Шевченко, она с вами вместе в Антивоенном комитете: мне очень нравится то, что она делает, как помогает украинским пленным. Или как «Мемориал» собирает на политзаключенных.

— Феминистка Кривцова говорит, что самое главное — это семья. Это уже для неподготовленной публики конфликт.

— Но я же не сказала, что именно гетеросексуальная семья, где есть муж и жена-уборщица. Семьей можно что угодно назвать. Не вижу я никакого конфликта.