Жизнь одного человека порой отлично отражает историю всей страны. Американская история становится понятнее на примере Форреста Гампа — недалекого человека, который в силу своей доброты и открытости выходил победителем из всех эпохальных заварушек: войны во Вьетнаме, движения хиппи, пинг-понговой дипломатии в Китае и Уотергейтского скандала.

А кем мог бы быть такой герой не для американской, а для советской истории? Пожалуй, с ним все было бы наоборот: он был бы невероятно умен, даже гениален — но, при этом, переживал бы еще более страшные, в сравнении с Форестом, столкновения с государством.

Таким героем мог бы быть убежденный демократ, который в молодости осуждал диктатуру царизма, но впоследствии не нашел правды ни в каком движении Гражданской войны. 

Это мог быть одаренный врач-радиолог, который спасал людей от гибели на двух мировых войнах, но не сумел защитить своих подчиненных от репрессий в 1930-е годы. 

Это мог быть скрытый ненавистник советской власти, который искренне обрадовался приходу немцев в 1941 году, вступил в движение Власова и после войны бежал в Канаду. 

Это мог быть гениальный шахматист, который побеждал чемпионов мира, но постоянно попадал в неприятности: арест на турнире в Германии в Первую мировую, жизнь впроголодь и отсутствие турниров в послевоенные годы, задержание НКВД прямо во время советского чемпионата и, наконец, вынужденная эмиграция и забвение в СССР.

Каждая из этих историй уникальна, но ясно отражает всю историю СССР. Каждая из этих историй тянет на фильм: но самое невероятное, что все это произошло с одним и тем же человеком. Его звали Федор Богатырчук, и, в отличие от Форреста Гампа, он существовал на самом деле.

«Могучий черноземный дар»

Федор Парфеньевич Богатырчук родился в 1892 году в Киеве в семье дирижера церковного хора и его бывшей студентки. В возрасте 5 лет лишился отца, некоторое время жил с отчимом из либеральной чиновничьей богемы, затем лишь с матерью, в одиночку заботившейся о трех детях.

Его мемуары — «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту» — начинаются с 1911 года, когда в возрасте 19 лет он выиграл чемпионат Киева по шахматам (обойдя, среди прочего, будущего участника матча за звание чемпиона мира Ефима Боголюбова). Окончив гимназию, он занял 2 место во Всероссийском турнире любителей в Саратове. По его словам, журналисты называли его «могучим малороссийским черноземным даром» и прочили его в будущие чемпионы мира. При этом юношу из Киева впечатлила, скорее, не пришедшая к нему слава, а «послетурнирный банкет и, в особенности, количество выпитого на нем спиртного».

В последующие годы он поступил на медицинский факультет Киевского университета, встречает свою будущую жену и принимает активное участие в международных шахматных турнирах. 

С иронией Богатырчук рассказывает в мемуарах об элитном турнире лета 1914 года в Мангейме, который день в день совпал со вступлением Германии в Первую мировую войну. Его и других обладателей паспортов Российской империи арестовали, после чего по покровительству шахматных организаторов выпустили в Швейцарию, а затем в Геную. Там Богатырчук оказался заперт на месяц с одним из величайших шахматистов в истории, будущим чемпионом мира Александром Алёхиным. В ожидании посадки на пароход они успели сыграть более 100 партий, которые Федор Парфеньевич назовет своей главной шахматной школой.

Но шахматы вскоре отошли на второй план из-за политических событий. 

Врач в смуте

В годы Первой мировой Богатырчук выпускается из университета и в феврале 1917 года застает в Киеве падение монархии. Он принимает революцию с восторгом. 

«Подобно большинству других студентов я считал тогдашнее правительство сугубо реакционным и ратовал за его обновление. О том, что получится впоследствии, никто из нас, включая и старшее поколение, не думал… Политические демократии Англии, Франции и США были теми образцами, к которым мы все стремились».

Своей первый врачебный опыт он получает в тыловой военной части. Богатырчук наблюдает падение морального духа солдат, массовые симуляции, дезертирство и полный обвал дисциплины. Он скептически встречает приход большевиков и в годы Гражданской войны, по его словам, выступает за их противников: вначале за Украинскую Центральную Раду, а потом за другие формирования.

Все это время Богатырчук работает врачом и спасает людей, наблюдая постоянные смены власти: за 1917–1920 годы Киевом будут править, по очереди, представители Временного правительства, Украинской Центральной Рады, большевики, затем гетман Скоропадский с австрийско-немецкой администрацией, затем Петлюра, потом опять большевики, потом белые, на короткий момент поляки, снова большевики… Во всей этой чехарде он старается не замарать руки сотрудничеством с откровенными радикалами и подчеркивает свою приверженность делу помощи пострадавшим людям: 

«Тогда я еще надеялся, что недалек тот час, когда на смену петлюрам и винниченкам придут истинные сыны украинского народа, которые заменят крикливых демагогов. И кроме того, в своей работе в госпитале я никакого отношения к политике не имел, а выполнял только свой врачебный долг».

Однажды Богатырчук оказывается в опасности быть обнаруженным и расстрелянным большевиками за сотрудничество с противником. Пытаясь действовать неожиданно, он отправляется прямо в их штаб… и выходит оттуда сухим из воды, так как его имя узнает офицер и отпускает сильнейшего киевского шахматиста домой без ареста. 

Дальше он работает врачом на большевиков, а в 1919 году, при очередном захвате Киева, опять выступает за их противников — белых. 

«Таким образом, к моей службе в царской, красной и украинской армиях прибавилась еще и служба в Добрармии. Несмотря на то, что я проливал кровь только хирургическим скальпелем, о моей помощи врагу могли бы вспомнить в надлежащем месте у большевиков, конечно, если бы я в сие надлежащее место попал. Но судьба была всё время на моей стороне, и потому я имею возможность писать свои воспоминания».

Федор Богатырчук чудом проходит этот период истории и остается жить в Советской Украине. В 1920 году он переживает брюшной тиф, потом живет впроголодь, попутно умудряясь устроиться в Институт физкультуры и продвигаться как по медицинской, так и по шахматной линии.

Он рассказывает о новой советской действительности с крайним отвращением, лишь изредка отмечая спокойные промежутки вроде НЭПа. Тем не менее, в некоторых моментах его эмигрантских мемуаров оценки доходят до смешного. Например, Богатырчук пишет про свое посещение Петрограда в 1923 году:

«Каким убогим показался мне нынешний город “великого” Ленина по сравнению с виденным мною 10 лет назад городом Великого Петра… Много раз меня обуревало желание выйти на середину улицы и возопить истошным голосом: “За что боролись, товарищи?! Неужели за эту нищету?”».

По всей видимости, подавив желание кричать на всю улицу, в 1920-х годах Федор Парфеньевич восходит на пик своей научной и шахматной карьеры. Он пишет научные статьи по революционно новому для тех лет направлению — рентгенологии, преподает, становится профессором, возглавляет кафедру и даже ездит в командировки в Германию и Австрию, где знакомится с передовыми экспертами тех лет и наслаждается радостями послевоенной жизни в Европе.

И в 1927 году он делит 1 место в шахматном чемпионе СССР (со-чемпионом стал Петр Романовский). На турнирах тех лет он обыгрывает лучших шахматистов, включая восходящую звезду советских шахмат, будущего чемпиона мира Михаила Ботвинника. С ним он сохранит положительный счет в соотношении 3,5:1,5, что не удалось никакому другому мастеру той эпохи. В то же время Богатырчука постоянно преследуют не связанные с шахматами неприятности: например, на один из своих успешных турниров он опаздывает из-за ареста ГПУ по подозрению в спекуляции.

Дальше наступает конец НЭПа, ужесточение режима, коллективизация, голод, убийство Кирова и массовые политические аресты. Само собой, в своих канадских мемуарах пожилой Богатырчук подчеркивает свою гуманность, антисоветскость, широкую осведомленность с помощью иностранных радиостанций и постоянную веру в скорый конец большевизма.

Довольно нетипичным и смелым кажется признание собственной вины в одном из показательных процессов над коллегой по институту: 

«К моему стыду, я не рискнул выступить в защиту своего друга, как не выступили и другие его коллеги… директор предложил поднять руки тем, которые против резолюции. Никто, решительно никто, руки не поднял. Я был в числе этих малодушных трусов». 

Одновременно с этим Богатырчук делится историями о своем участии в спасении подчиненных. Например, с помощью обращения к прокурору (и покровителю шахмат) Николаю Крыленко он заступается за арестованного секретаря его киевской шахматной организации: в итоге расстрельный приговор заменили заключением.

В 1940 году Богатырчук защищает докторскую диссертацию по медицине. Он занимает научные, административные, преподавательские и шахматные должности, параллельно регулярно играя в советских чемпионатах. Можно подумать, что его жизнь уже прожита, — но история советского Форреста Гампа начинается по-настоящему лишь с приходом Великой Отечественной войны.

От скрытого антисоветчика к власовцу

22 июня 1941 года он узнает о нападении на СССР. 

Богатырчук, позиционирующий себя в мемуарах как яростный антисоветчик, пишет о своей и всеобщей радости приходу немцев:

«…Нападение Гитлера действительно было вероломным, но в то время противники большевистского режима расценивали войну как схватку двух враждебных политических систем. Согласно украинской пословице — «пусть чёрт, но только б другой», — у всех антибольшевиков было одно лишь желание — избавиться от ненавистной большевистской власти. Поэтому и случился парадоксальный в истории факт. Население было на стороне напавшего врага и с нетерпением ожидало его прихода».

Специально получив липовую справку о заболевании бешенством, Федор Богатырчук уклоняется от эвакуации и ожидает прихода немцев в Киеве.

«...И, наконец, мы дождались!.. Вздохнули свободно все мы, вышли на свет Божий сотни прятавшихся на чердаках, в подвалах и при родных лесах. Никто не думал, что в городе было столько молодых мужчин призывного возраста! Тротуары центральной улицы, Крещатика, заполнили тысячи празднично одетых киевлян. У многих женщин в руках были букеты цветов, которые они бросали проходящим солдатам и офицерам. Наблюдался редкий в истории случай, когда побежденные радовались приходу победителей».

Эйфория скоро заканчивается: после подрывов зданий со стороны отступающего НКВД и последовавшего за этим террора. Богатырчук (возможно, правдиво, а может, и нет) называет моментом своего разочарования конец сентября 1941 года, когда происходят ликвидации киевских психически больных и массовое убийство евреев в Бабьем Яре.

«Прошло несколько дней, и я уразумел, что Киев попал из объятий одного разбойника в объятия другого, менее жестокого и беспощадного. Но ничего делать не оставалось, как только покориться судьбе, надеясь на лучшее».

Под немецкой оккупацией Богатырчук продолжает врачебное дело, руководит госпиталем и становится главой Украинского Красного Креста, организованного украинскими националистами при немецкой оккупационной администрации. 

Сложно оценивать его деятельность в этой роли с позиции моральных категорий: с одной стороны, можно назвать Богатырчука коллаборационистом, с другой стороны, по многочисленным свидетельствам, он действительно старался помогать людям вне зависимости от их происхождения и преследования со стороны нацистов. В один момент он и сам был арестован и содержался в бывшей тюрьме НКВД, занятой теперь гестапо. В отличие от многих своих друзей среди украинских националистов, он снова смог выскользнуть и продолжить свою работу. 

Страшный террор и репрессии укрепили его неприязнь к нацистам. 

«Ничего другого не оставалось, как жить с новым дьяволом. Как я уже говорил, никакого украинского правительства и в помине не было… Если в отношении евреев нацисты показали себя средневековыми варварами, их политика по отношению ко всему населению в целом также никаких иных чувств, кроме ненависти, возбудить не могла… Не было ни одной мелочи, в которой они не подчеркивали бы свое “расовое превосходство”».

Однако, как и с большевиками 20 лет тому назад, Богатырчук сохраняет значительное количество своих привилегий и в 1943 году даже умудряется выехать в Германию… за подопытными кроликами для института. Там он встречает своих друзей-профессоров, а также наслаждается вполне безмятежным и сытым образом жизни в самом сердце воюющей с половиной мира державы.

Именно в эту поездку Богатырчук знакомится со своим будущим руководителем — генералом Андреем Власовым. Самый известный советский коллаборационист уже тогда произвел на него положительное впечатление и показался Богатырчуку патриотом и демократом с незаурядными харизмой и умом, а также неожиданной для бывшего сталинского генерала способностью цитировать Чехова.

После возвращения в Киев Богатырчук вынужден снова уехать — только в этот раз навсегда. 

Краков — Берлин — Прага

На фоне приближения Красной Армии его и других функционеров эвакуируют в Краков, где он и его семья (жена, дочь и зять) продолжают жить размеренной и спокойной жизнью. Федор Парфеньевич продолжает свои научные исследования, дружит с польскими профессорами и участвует в немецких шахматных турнирах.

В 1944 году он постоянно перемещается по рабочим делам между Краковом и Берлином, а в ноябре оказывается в Праге, где подписывает власовский манифест о создании Комитета освобождения народов России. Примечательно, что Богатырчук объявляется председателем Украинской Национальной Рады, то есть де-юре становится главой на тот момент уже утраченной нацистами Украины. Это решение в тот же момент оспаривается украинскими националистами, вроде предводителей западноукраинских корпусов или гетмана Скоропадского.

По оценке Богатырчука, разрешение на создание движения было дано нацистами слишком поздно, и сформированная из него в январе 1945 года Российская Освободительная Армия уже не могла освободить никого от «гнета сталинской диктатуры». Малочисленные войска сражались уже на подступах к Германии и использовались немецким командованием скорее как пушечное мясо.

Богатырчук отмечает безрезультатность армии, за исключением отдельных инициатив командиров корпусов, вроде известной истории о восстании РОА против нацистов перед приходом Красной Армии в Прагу и спасении города от разрушения. Для него было важно, что главнокомандующий РОА Андрей Власов не использовал ни одну из многочисленных возможностей сбежать на Запад, а предпочел остаться со своей армией, что привело его к пыткам и смерти на Лубянке.

Даже по прошествии 30 лет Богатырчук не перестал относиться к власовскому движению положительно, считая в своих мемуарах компромисс с нацизмом оправданной платой за попытку борьбы за демократические ценности против большевизма. Мемуарист признает полный провал, несвоевременность и моральную неоднозначность движения, но точно чувствует гордость за свое участие в нем.

Сильнейший шахматист американского сектора

Что происходит с ним и его семьей дальше? В мае 1945 года они бегут из Карлсбада (чешских Карловых Вар) в баварский городок Байройт навстречу американской армии. После типичных приключений с многокилометровыми поездками и спасением от грабежей и преследований Федор Богатырчук оказывается «под оккупационной властью, но на сей раз первой в мире демократической страны».

Богатырчук рассказывает огромное количество сюрреалистических историй про тот период жизни в Германии. Как ни удивительно, большинство из них отмечены позитивом: он с любовью говорит о немецком народе и его рвении к восстановлению страны после бомбежек. Он живет в Мюнхене и продолжает общаться с учеными, шахматистами и эмигрантами. 

Тогдашняя американская администрация получает в его воспоминаниях всецело положительные оценки, хотя порой он все же подшучивает над ней из-за излишней доверчивости: «Уже с первых дней прихода американцев стало известно об одной замечательной черте их характера — от верят людям на слово, в особенности, если эти люди не немцы. Большинству американцев даже и в голову не приходит требовать от вас документ, подтверждающий ваши слова, но раз вы говорите — значит, так оно и есть».

По его мнению, они излишне доверяют советской стороне и «дядюшке Джо», считая его борцом за демократию, уступая его требованиям на Нюрнбергском процессе и выдавая абсолютно всех, кого он потребует. При этом сами по себе они добры и не желают никому зла. Богатырчук даже рассказывает анекдот о том, как однажды бывший одновременно с ним в американской комендатуре «благообразного вида пожилой немец по инерции произнес: “Хайль Гитлер!” — и замер от ужаса в ожидании сурового наказания. Американцы только улыбнулись… Кто-то только пошутил на тему: “Слово не воробей, вылетит — не поймаешь”. Война не уничтожила в них чувства юмора».

Несмотря на любовь Богатырчука к американцам, визу от них он все-таки не получил и был вынужден ждать 1949 года, когда ему и его семье дали разрешение на переезд в Канаду.

Сильнейший шахматист Канады

Под конец шестого десятка он снова с нуля начинает жизнь в новой стране — и в очередной раз преуспевает. Он занимается исследованиями и преподает студентам в университете, основанном католическими монахами. Он закупает необходимое оборудование и быстро выучивает английский, хотя всю дальнейшую жизнь ему предстоит говорить с «киевским произношением». Он ездит на международные конгрессы радиологов и геронтологов и получает за свою работу «Стареющий позвоночник» (1955) высшую в сфере премию — орден Барклая от Общества британских радиологов. 

При всем этом ему хватает энергии на активную шахматную деятельность. Он играет за сборную Канады на международных шахматных олимпиадах, встречаясь там с ненавидящим его советским чемпионом мира Михаилом Ботвинником. Он полемизирует с советскими и чехословацкими шахматистами после публикации своей скандальной статьи «Шахматы красной пропаганды» (1949), в которой Богатырчук обвинил Советский Союз в создании образа самостоятельного развития шахмат на фоне «необычайного культурного роста» в стране, когда в действительности спорт находился под полным контролем и опекой государства. 

Когда в 1960–70-х годах у Богатырчука начинает отказывать зрение, он переходит на игру в городских турнирах Оттавы… а также становится одним из опаснейших игроков по переписке. По его собственным словам, он остается «рыцарем шахматной богини Каиссы» до конца своих дней в 1984 году.

В старости он все же начал жить как разбогатевший Форрест Гамп: с типичным для Канады огромным участком и домом, большой семьей, достатком и обожаемым автомобилем, на котором он в старости пролетал 600 километров до Нью-Йорка. Он смог раствориться в своей демократической (американской, канадской) мечте.

Эпилог

Богатырчука легко записать как в герои, так и в антигерои. С последним особенно хорошо справились в Советском Союзе, вычеркнув Богатырчука из списка чемпионов СССР и полностью предав его имя забвению. Его ненавидели многие советские шахматисты и функционеры — особенно Михаил Ботвинник. Когда новый чемпион мира Борис Спасский рассказал ему о своей теплой встрече с Федором Богатырчуком в Канаде, тот сказал, что будет рад увидеть его повешенным за предательство Родины.

После распада Советского Союза его имя стало чаще появляться в шахматном мире. В 2013 году о нем вышла биографическая книга Сергея Воронкова, на русско-, украинско- и англоязычных шахматных форумах и ютуб-каналах начали разбираться его партии.

Жизненный путь Богатырчука показывает судьбу человека в эпоху, когда трудно, если вообще возможно, было остаться незапятнанным. Богатырчук был сложным человеком, а его мемуары порой кажутся лукавыми — ясно, что он пытался подтянуть под более позднюю оценку все свои жизненные решения. 

Мы не знаем наверняка, действительно ли он был украинским патриотом, демократом, гуманистом, противником большевиков и нацистов, убежденным (но ненасильственным) сторонником Власова, фанатом свободного мира и Америки. Единственное, что можно сказать точно: в шахматы он играл не менее гениально, чем Форрест Гамп в пинг-понг.