«Аляска — это Россия, а Россия — это смерть», — пишет Кушнир под впечатлением от фильма об умершем на Аляске американском туристе. Он пишет это в декабре 2022 года, в Биробиджане больше минус двадцати, «частичная» мобилизация идет уже три месяца, и музыканту кажется, что его усилия по борьбе с госпропагандой провалились. Брошенные в почтовые ящики листовки и приклеенные к скамейкам плакаты не вызывают ощутимой волны солидарности. Его огненные речи на ютуб-канале «Иноагент Малдер» смотрят не больше десяти человек (позже ролики станут поводом возбудить против музыканта уголовное дело по статье о публичных призывах к осуществлению террористической деятельности — часть 2 статьи 205.2 УК). Но несмотря на отчаяние, сдаваться он не собирается: в одном из роликов вспоминает «1984» и то, как страшнейшим грехом главных героев было предать друга друга, а значит, и самих себя. Идею предавать нельзя: она всё, что у тебя есть.

Писать о человеке, который стал известен как писатель только после смерти, немного странно. В конце концов, Кушнира больше знали как музыканта: выпускник Московской консерватории, работал в филармониях Курска и Кургана, а также был концертмейстером в Тамбовском государственном музыкально-педагогическом институте. В 2023 году он стал солистом Биробиджанской областной филармонии. Его передачу «Мазурки по средам» слушали на областном радио. То есть у Кушнира была успешная карьера, по меркам карьеры в современной российской классической музыке. Но была и обратная сторона — то, что ему было отвратительно: пассивность его коллег по филармонии, примирение с реальностью, где страна ведет войну, а город, где он работает, якобы бьет рекорды по мобилизации. Всё это он описывает в дневнике. Кушнир, перефразируя Уитмена, огромен, он содержит множества: и талантливый пианист, и художник, и замечательный писатель. Только литература нужна ему для конкретной цели: не для самореализации, а для выражения протеста и отчаяния.

«в Брянской области подрыв железнодорожного полотна

Оля Шкрыгунова прислала короткий привет,
я в ответ ей выложил целый рассказ про
свои действия в жанре наглядной агитации

не выложил а написал в электронной почте, я
уже ничего не соображаю

в ответ Оля пишет мне по-немецки,
что каждый умирает в одиночестве:
“Jeder stirbt für sich allein”

если это и так, то убивают люди обычно вместе».

Культуру продвигают приспособленцы, а антифашистский вечер в библиотеке проводит фашистка (сторонница войны и Путина) — дневники Кушнира полны такой грустной иронии.

Ясно, что «Биробиджанский дневник» — непростой текст. Наблюдения за природой, например, за красотой лунного затмения, перемежаются тут с жалобами на одиночество и попытками проработать травму отношений с родителями («первым палачом был тот, у кого были родители», «фашизм начинается с семьи»). Кушнир, как и любой политзаключенный, был не святым, но это и делает текст живым. При всей начиненности литературными аллюзиями — от древних авторов до Бодлера и умершего в 2021 году поэта Василия Бородина — текст не создает впечатления о Кушнире как о высоколобом эссеисте. Он даже кажется каким-то… обычным. Он матерится, не стесняется писать о запое, мечтает об оставшейся в прошлом возлюбленной и заглядывается на местных девушек. Да, он может в одиночку сыграть все фуги Рахманинова за один концерт и блестяще разберет мазурки Шопена, но любимыми музыкантами всё равно считает Курта Кобейна и Янку Дягилеву, словно подросток-неформал. Да, список его главных фильмов вызывает уважение, там много артхаусного кино и классики кинематографа, но многие из этих фильмов давно стали мейнстримом: «Асса», «Семь самураев», «Рассекая волны», «Мектуб, моя любовь», фильмы Тарковского.

Это всё не уменьшает подвиг Кушнира, а наоборот, делает его еще более важным в контексте российской оппозиции времен войны: даже обычный человек может найти в себе силы выступить против путинской «СВО» и диктатуры, просто разбрасывая листовки или записывая ролики на ютубе. Что подвело Кушнира — это его неосторожность.

Литературы, ставшей для него прибежищем, уже явно не хватало (грандиозный роман Кушнира «NOEL», посвященный леворадикальной террористке Ульрике Майнхоф и написанный десятком разных языков, так и не был до сих пор опубликован).

Интересными тексты Кушнира делает и метод нарезок. Его придумал румынский писатель-сюрреалист Тристан Тцара и популяризовал знаменитый битник Уильям Берроуз, известный по роману «Голый завтрак». Суть в том, что автор нарезает цитаты из других текстов и перемешивает их друг с другом, вставляя в собственную рукопись. Таким образом из смешения готового рождается новый смысл.

Например, в романе «Русская нарезка» Кушнир смешал тексты четырнадцати советских романов о войне. В результате получилась картина бессмысленной бойни. Для Кушнира метод «нарезок» казался идеальным способом писать о реальности в эпоху соцсетей. Дескать, информации стало так много, она настолько обрывочна и противоречива, что лучший способ с ней взаимодействовать — смешивать и смотреть, что будет. Однако, читая главу в «Русской нарезке» о семье, которая спешно бежит из города на фоне новостей о начавшейся войне, трудно удержаться от мысли, что тексты Кушнира лучше всего отражают реалии нынешней российско-украинской войны, где факты трудно отличить от фейков, а культурные связи разрушены, как десятки украинских городов.

Пожалуй, главное в «Биробиджанском дневнике» — это чувство несоответствия.

Протест заявлен, но не оформлен. Литература работает, но не спасает. Музыка уходит в тень. Он будто всё время ищет подходящий ключ — к себе, к реальности, к читателю — и не находит.

Сьюзен Сонтаг писала, что интеллектуал — это беглец от опыта. Кушнир не бежал. Его дневник — это не исповедь и не манифест, а форма удержаться внутри происходящего, когда все привычные средства самосохранения — и юмор, и дистанция, и эстетская поза — больше не помогают. Он был многословным, ранимым, местами душным. Но именно это и делает текст живым. Потому что за всеми цитатами, нарезками, реминисценциями проглядывает главное: он не хотел уйти молча. И оставил книгу, в которой — при всей ее неровности — звучит опыт, не разложенный по полочкам, но прожитый до конца.