Тридцатилетняя Евдокия бежит из Ростова после того, как сотрудники ФСБ пытаются вынудить ее дать ложные показания на парня-анархиста и его друзей. В Москве она встречает подругу юности — Нику, обеспеченную выпускницу Оксфорда, живущую на доход от аренды квартир. После нового столкновения с ФСБ Ева и Ника решаются на отчаянный шаг: крадут у следователя изъятую флешку с кодом от криптокошелька на сто миллионов долларов и пускаются в бега. Теперь за ними охотятся и бандиты, и спецслужбы, а сам путь — от Москвы до Владивостока — превращается не только в гонку на выживание, но и в раскапывание тайн прошлого.

Спустя три с половиной года после начала полномасштабной войны российская литература оказалась настолько расколота на тут- и тамиздат, перекроена (само)цензурой и нестабильным рынком, что общие мотивы в ней можно обнаружить лишь условно. Один из таких мотивов — путь, дорога, бегство из одной точки в другую. В «Аптечке № 4» Булата Ханова герои бегут от мобилизации, пытаясь пересечь финскую границу. В «Детях в гараже моего папы» Анастасии Максимовой конфликт разрешается бегством через Верхний Ларс вместе с тысячами россиян. В «Курорте» Антона Секисова эмигрант, не находящий себе места среди «своих», возвращается на родину, тогда как герои Гриши Пророкова в «Ничто, кроме сердца», напротив, задумываются о переезде в Европу. «Фокус» Марии Степановой посвящен поиску себя в эмиграции — и тоже выстроен вокруг дороги: сначала поезда, затем немецкой железнодорожной станции. Путешествия и поиск себя в них — один из ключевых мотивов и у автофикшн-авторов, например, Оксаны Васякиной, Еганы Джаббаровой. В этом смысле новый роман Киры Ярмыш с ироническим названием «Тут недалеко» вписывается в народившийся тренд и упрочняет его через сюжет с путешествием сквозь Россию.

Тут можно посмеяться и сказать, что мотив путешествия российской литературе имманентен: он ведь появился еще в «Колобке» и у Радищева в «Путешествии из Петербурга в Москву», да и классику вроде «Москвы–Петушков» игнорировать трудно.

— А что, если мы никогда не сможем вернуться в Россию?

<...>

— Если вернуться в Россию значит оказаться в тюрьме, то я обойдусь. Пойдем.

Я машинально зашагала следом.

— Тебе сложно было устроиться в Лондоне?

— Не очень.

— И ты не скучала?

— По чему, по березкам? В Англии они тоже растут.

— Ну… по всему сразу. По языку, по местам, по людям.

Теперь Ника резко остановилась.

— Ну если под местами ты имеешь в виду леса, из которых нельзя выбраться и где не ловит интернет, то не очень. Или по всем этим заброшенным деревням. Или по разрухе. По фээсбэшникам, мафии, ворам и наркоманам тоже не скучала и не собираюсь.

— Нет, но… — я неопределенно махнула рукой в сторону, но там, как назло, была та самая разруха: недостроенный дом с пустыми окнами, в которых трепыхались лохмотья пыльного целлофана. — Было же не только это. Места были красивые. Люди хорошие.

— Красивые места и хорошие люди есть везде, — Ника снова отвернулась и пошла вперед. — Это не уникальное российское качество.

— Ну а как же патриотизм? — пробормотала я. — Родина и всё такое.

— Родина, которая пытается упечь меня в тюрьму, мне не нужна, — отчеканила Ника. — Я с такой ничего общего иметь не хочу.

Связи разорваны, и возвращение — уже не способ их восстановить; разве что пройти тот же путь заново, вспоминая, кого и что встретил по дороге. У Ярмыш это путешествие от Ростова к Москве, из Москвы в Казань — через Балашиху, Владимир, Нижний Новгород; дальше на Урал и, наконец, в Сибирь и на Дальний Восток — превращается не просто в маршрут с остановками, а в панораму выживающих в путинском застое россиян. Поэтому старообрядческая община, женский монастырь, квартира айтишника, грузовики дальнобойщиков, полузабытая обсерватория, сектантский лагерь — всё это у Ярмыш не выглядит набором штампов. Эти места наполнены живыми персонажами и демонстрируют, как люди пытаются укрыться от всевидящего ока государства, стремящегося контролировать каждый аспект их жизни.

Сюжет с бегством от ФСБ и бандитов, с украденным криптокошельком, естественно продолжает эту линию: показывает социальные реалии 2020-х и разрушает пропагандистскую идею «глубинного народа» через пеструю мозаичность встреч Евы и Ники.

Но всё же путешествие предполагает и смену фона — и именно здесь проявляется самое слабое место книги Ярмыш. Задумка ясна: уйти от столичных историй и показать «настоящую Россию», сделать Москву второстепенной, а внимание сместить в регионы. Однако пейзаж выходит скорее однообразным: он не создает того плотного, живого ощущения, какое возникает в других образцах современной прозы. За редким исключением — вроде сцен на Волге или у Байкала — точки на карте в «Тут недалеко» остаются именно точками, фоном для событий, но не самостоятельными мирами.

Назвать это недостатком трудно — скорее это особенность, которая подойдет не каждому читателю. Кира Ярмыш — автор, ценящий психологию, внутренний конфликт и сюжетные повороты. Ей интересны люди и социальный контекст, но не топография. Поэтому пространство у нее работает как сцена, а не как соавтор. Это не плохо и не хорошо — просто порой заставляет жалеть об упущенных возможностях. Например, в одной из глав героини пролетают над Саяно-Шушенской ГЭС: электростанция с трагическим прошлым упомянута лишь вскользь, хотя могла бы стать смысловой точкой маршрута, отсылающей не только к географии, но и к историческому наследию путинизма.

При этом с чисто читательской точки зрения роман увлекателен: здесь есть и запоминающиеся герои, и увлекательные сюжетные повороты, и кинематографичность. Из него легко получится хороший сериал. Но вот пейзажа «всей России» здесь не видно.

Есть еще одна особенность современной российской прозы, о которой я раньше не задумывался, но книга Ярмыш ее ярко подсвечивает. Силовики стали главными антагонистами современной российской литературы. Не то чтобы это для кого-то большая новость, вряд ли могло быть иначе, но в зафиксированном виде я эту мысль раньше не встречал.

Страшнее даже, чем фольклорная нечисть, как в романах и рассказах некоторых российских писателей, или чем сектанты и шаманы в книге самой Ярмыш. Силовики хоть и туповаты и привыкли действовать в рамках специфических корпоративных правил, но за своей целью будут гнаться, как акула, учуявшая кровь. Это многое говорит не только о Ярмыш, но и о современной русской прозе в целом. Фигура чудовища — то, что воплощает страх эпохи, — сменила облик. Если раньше монстрами становились демоны, маньяки, мифологические твари или коллективные фантомы вроде «толпы», то теперь место чудовища занял силовик. Он не мифологичен, но предельно реален; он — плоть от плоти системы, у которой нет лица, только форма и полномочия.

Напрашивается параллель с творчеством IC3PEAK и Shortparis, в треках которых столкновение с госаппаратом сулит беды.

И, пожалуй, именно в этом проявляется одна из ключевых функций нынешней прозы, особенно тамиздата: вернуть читателю способность распознавать страх и называть вещи своими именами. В публичном пространстве внутри страны эта функция потеряна: всё, что связано с государственным насилием, находится в поле табу — даже когда речь идет о поддержке незаконно арестованных музыкантов, которые всего лишь играли на улице песни «иноагентов». Литература тамиздата и некоторых смелых авторов внутри страны берет на себя задачу фиксировать реальность, в которой чудовище носит погоны, а героизм сводится к простому действию: не подчиниться и не сломаться.

«Тут недалеко» напоминает, что даже бегство может быть формой сопротивления, а дорога — последним пространством свободы, где еще возможно говорить правду. В ситуации, где стоять на месте значит сдаться, путь становится единственным способом сохранить себя.

Потому и страшно.